Но что-то заставит звучать еле слышную ноту,
И кто-то откроет ворота на солнечный свет...
Маленькие снежинки тянутся мостиком от земли до облаков, вытанцовывают на свой лад, песней ложатся на все вокруг и лепят высокие сугробы, которые назавтра имеют все шансы превратиться в разного качества и солидности снеговиков. Но где форменное столпотворение снежинок, так это под фонарями. Они там по-снежиному тихонько кружат, кружат, кружат, и кажется, что в желтом треугольнике света их сто раз больше, чем в остальных местах.
Мне хочется прибежать к Стрижу в скайп и рассказать про снежинки и про то, как мне весело глядеть на них и слушать вечернее радио по дороге домой. Про чай в новом кафе, про интересную игру, похвастаться выигрышами. В очередной раз вслух удивиться тому, что завтра воскресенье, а мне никуда-никуда не нужно идти! Кстати, он был бы очень рад. Потому что можно было бы не спешить и провести целый день, делая что-нибудь вместе; и никаких ненужных людей, и никакой работы. Можно было бы не скрывать счастья, дурачиться, смотреть мультики, читать одну книгу, говорить о важном, слушать музыку, готовить ужины. Мы часто пытались выкроить такой день, но его все не случалось и не случалось, даже летом. Из-за меня. А когда выходило, мы были или слишком уставшие, или тревога съедала часть общей радости.
Но были вечера и ночи, когда время отступало, побежденное. Мы знали, что это не навсегда, но все же в тех нескольких часах были запрятаны кусочки вечности. Иногда это были наши маленькие вечности смеха до колик, иногда вечности тянущихся из ниоткуда в никуда разговоров о какой-нибудь очередной обнаруженной безысходности (потому что нельзя же без безысходности, ну куда без нее), так или иначе это была целая запрятанная жизнь, скрытая от посторонних глаз надежным экраном наших собственных чувств и мыслей.
Иногда мне казалось, что на карту поставлено так много, что я не могу даже разглядеть толком это самое "много". Иногда казалось, что я участвую в какой-то очень важной войне, только было никак не понять, за что она и с кем - но я все равно продолжала упорно сражаться. Потому что упертая, как баран. Сейчас я думаю: сколького могло не оказаться, не будь этой упертости. Но и сколько раз нужно было обойтись без нее.
В годы, которые придут, когда я буду взрослее, я увижу, как можно было бы поступать иначе. Это неизменное сопровождение взросления. За опыт и мудрость расплачиваются сожалением о том, что было когда-то сказано или не сказано, сделано или не сделано. Сейчас я вижу ошибки, которые совершила давно и совсем недавно, но ничего не могу поделать - да я и ровно к этому отношусь. Это не приносит мне страданий, только ровную, монотонную досаду. Потому что я знала, что так будет. Через некоторое время я увижу, что я делаю не так сейчас. Буду испытывать стыд за что-то, над чем-то посмеюсь.
И захочется рассказать обо всем Стрижу. Я пойду и расскажу. Крепись, друг мой, и знай: ты не отделался от разговоров.
Мы вместе идём, распеваем хорошие песни, по Пресне,
И в мире нет смерти и времени нет.
И кто-то откроет ворота на солнечный свет...
Маленькие снежинки тянутся мостиком от земли до облаков, вытанцовывают на свой лад, песней ложатся на все вокруг и лепят высокие сугробы, которые назавтра имеют все шансы превратиться в разного качества и солидности снеговиков. Но где форменное столпотворение снежинок, так это под фонарями. Они там по-снежиному тихонько кружат, кружат, кружат, и кажется, что в желтом треугольнике света их сто раз больше, чем в остальных местах.
Мне хочется прибежать к Стрижу в скайп и рассказать про снежинки и про то, как мне весело глядеть на них и слушать вечернее радио по дороге домой. Про чай в новом кафе, про интересную игру, похвастаться выигрышами. В очередной раз вслух удивиться тому, что завтра воскресенье, а мне никуда-никуда не нужно идти! Кстати, он был бы очень рад. Потому что можно было бы не спешить и провести целый день, делая что-нибудь вместе; и никаких ненужных людей, и никакой работы. Можно было бы не скрывать счастья, дурачиться, смотреть мультики, читать одну книгу, говорить о важном, слушать музыку, готовить ужины. Мы часто пытались выкроить такой день, но его все не случалось и не случалось, даже летом. Из-за меня. А когда выходило, мы были или слишком уставшие, или тревога съедала часть общей радости.
Но были вечера и ночи, когда время отступало, побежденное. Мы знали, что это не навсегда, но все же в тех нескольких часах были запрятаны кусочки вечности. Иногда это были наши маленькие вечности смеха до колик, иногда вечности тянущихся из ниоткуда в никуда разговоров о какой-нибудь очередной обнаруженной безысходности (потому что нельзя же без безысходности, ну куда без нее), так или иначе это была целая запрятанная жизнь, скрытая от посторонних глаз надежным экраном наших собственных чувств и мыслей.
Иногда мне казалось, что на карту поставлено так много, что я не могу даже разглядеть толком это самое "много". Иногда казалось, что я участвую в какой-то очень важной войне, только было никак не понять, за что она и с кем - но я все равно продолжала упорно сражаться. Потому что упертая, как баран. Сейчас я думаю: сколького могло не оказаться, не будь этой упертости. Но и сколько раз нужно было обойтись без нее.
В годы, которые придут, когда я буду взрослее, я увижу, как можно было бы поступать иначе. Это неизменное сопровождение взросления. За опыт и мудрость расплачиваются сожалением о том, что было когда-то сказано или не сказано, сделано или не сделано. Сейчас я вижу ошибки, которые совершила давно и совсем недавно, но ничего не могу поделать - да я и ровно к этому отношусь. Это не приносит мне страданий, только ровную, монотонную досаду. Потому что я знала, что так будет. Через некоторое время я увижу, что я делаю не так сейчас. Буду испытывать стыд за что-то, над чем-то посмеюсь.
И захочется рассказать обо всем Стрижу. Я пойду и расскажу. Крепись, друг мой, и знай: ты не отделался от разговоров.
Мы вместе идём, распеваем хорошие песни, по Пресне,
И в мире нет смерти и времени нет.